«Оцениваю. В предложении очевидно имелся подвох. Ага, то есть он считает, что на самом деле «если что» мне слабо, поскольку я порядочная и приличная, а никакая не б — и сейчас это осознаю и спокойно вернусь на круги своя. Ну, вообще–то я это и так осознаю, чего уж там — но ведь шмогла! шмогла! Ха! А с другой стороны, заводить что–то там с учителем — это ж не только моветон, но и просто чертовски трудно уже с организационной точки зрения, да, ведь это как же получится, днем одно, а — ох, так и чокнуться недолго, нет, действительно, сделала, что хотела, буду вспоминать всю жизнь, и перед тетками теперь не стыдно, это самое главное. А создавать себе и ему дополнительные трудности — нафиг–нафиг, всё, останемся белыми и пушистыми. Раз такие и есть, то и деваться от этого некуда, да».
О: — Все понятно. Простите еще раз. Пусть она вас больше не тревожит и так далее.
СН: — Ничего, Ольга Пална, я тоже все понимаю. И давайте–ка уже по домам, и так задержались.
На этом во всей истории можно было бы поставить точку — если бы не одна дурацкая случайность.
Историк берет со стола портфель, Оля поднимает с пола сумку, вешает ее на правое плечо, оба направляются к двери, каждый торопится покинуть место преступления. Дверь — высокая, беленая, слегка рассохшаяся — естественно, снабжена ручкой — не той, что опускается вниз, и не круглой — а в форме замкнутой прямоугольной скобы. Оля оказывается у двери чуть быстрее и хватается за эту скобу рабочей, левой рукой, не заметив, что историк одновременно протягивает к ней правую, чтобы открыть дверь перед Олей — с его стороны это удобнее. Таким совершенно непредусмотренным образом их руки оказываются на скобе одновременно — что вызывает легкую заминку. Вернее, она могла бы оказаться легкой: если бы хоть один из них убрал руку и извинился, инцидент тут же был бы исчерпан. Однако секунды идут и заминка затягивается, превращаясь из случайности в нечто более значительное, грозящее перерасти в фатальное. Умом оба понимают, что руки немедленно следует отдернуть, но беда в том, что сами руки категорически отказываются им подчиняться, прекрасно чувствуя себя и на скобе. Они даже — неприлично и непорядочно — сплетают пальцы, отчего от их кончиков начинает растекаться приятнейшее тепло, грозящее довести Олю до состояния расплавленного масла («Интересно, под словом «истома» это имеется в виду или нет?») — если она не предпримет ничего радикального, например, лечения подобного подобным.
О: — (наконец решившись) Боюсь, мне все же придется поймать вас на слове — иначе я просто… («умру» будет чересчур) упаду, — и это правда, потому что внутри она плавится до такой степени, что у нее начинают слабеть колени.
Сергей Николаевич тоже чувствует себя далеко не лучшим образом — или далеко не худшим, в зависимости от переменных и производных. Он даже начинает мысленно выводить формулы — видимо, это нервная реакция — но вовремя себя останавливает. Выпуская из руки портфель, подхватывает Олю за талию, а дальше все происходит само собой.
1. 501, 502, 503. Гори оно все огнем.
2. А как же с этими самыми, моральными принципами?
О: — (замечая остатки сомнения, шепотом, но твердо) Мораль–шмараль.
Существует подозрение, что в каком–то из возможных параллельных миров эти двое так до сих пор и целуются, продолжая держаться за дверную ручку. Однако в действительности обоих постепенно все больше и больше тянет сменить положение на горизонтальное, и если Оле это кажется оптимальным вариантом развития событий, то Сергей Николаевич все–таки умудряется осознавать, что они находятся а) в помещении с твердым полом б) которое к тому же является кабинетом истории в) и находится в средней общеобразовательной школе — поэтому он выдвигает альтернативное предложение:
СН: — Поедемте ко мне?
О: — (строго) А у вас гравюры есть?
СН: — Вы знаете, дом буквально ломится от гравюр… (вдруг вспомнив) Но вам ведь было нужно к бабушке?
О: — Нет–нет, у меня сегодня по плану как раз библиотечный день, за ней сосед последит.
Сергей Николаевич кивает и сразу переключается на практическую сторону дела:
СН: — Тогда делаем так: (на секунду задумывается) выходите первой, одеваетесь, из ворот идете направо. Входите под арку 5-ого дома и ждете в ней. Я подхватываю вас минут через пять, бежевый «Москвич». И да, на всякий случай: если я подъезжаю, а вас в арке нет — значит, все в порядке, просто вы передумали. Разумеется, никаких претензий и притязаний, тема закрыта. Все понятно?
О: — Да. И, на всякий случай, аналогично: Если пять минут прошло, я жду под аркой, а вы так и не подъехали, значит, все в порядке -
СН: — Вы ждете еще пару минут, и я подъезжаю.
О: — Договорились, — оба кивают, частично отпускают друг друга и поворачиваются к двери, Оля одновременно подхватывает упавшую сумку. Теперь остается только разобраться с так и не желающими расцепляться руками.
Оля: — Давайте на счет три?
СН: — (вздыхает) Давайте.
Смотрят друг на друга — кто будет считать? Так и не решив, начинают смеяться, разъединяют руки, Оля опять берется за ручку и открывает дверь. Сначала она осторожно высовывается, потом улыбается ему напоследок — путь свободен — и уносится по коридору.
А минут через десять уже подсаживается к нему в машину — как и было сказано, под аркой дома номер 5. И немедленно пытается сползти по сиденью вниз.
СН: — Ольга Пална, вы что там потеряли?
О: — Это попытка конспирации.
СН: — В это время тут уже все равно никого из школы нет.
О: — Но не со 100 %‑ной вероятностью.
СН: — 98,5‑я готов рискнуть.
О: — А я нет.
СН: — В конце концов вам–то как раз практически не о чем беспокоиться, последствия могут быть… были бы скорее у меня.
О: — Вот об этом я и беспокоюсь, — все еще ерзая на сиденье.
СН: — (с некоторым раздражением) Ольга Пална, прекратите это безобразие, во–первых, вы меня отвлекаете от дороги, во–вторых, вы туда все равно не влезаете, разве что сложитесь раз в пять, а в-третьих, почему вы до сих пор не пристегнуты?
О: — (удивленно) А зачем?
СН: — Затем, что в машине имеется ремень безопасности — поверните голову вправо и вверх — как следует из его названия, он призван обеспечивать безопасность пассажира, отвечает за которую водитель.
О: — (нехотя пристегиваясь) Единственный в Москве — в стране — пристегнутый пассажир (косясь на Сергея Николаевича) — с единственным же пристегнутым водителем. Позор какой… — Сергей Николаевич игнорирует ее ворчание, успокоенный тем, что она наконец пристегнулась. — И ремень голове мешает… — поправляет выбившуюся из пучка прядь и вдруг чуть не подскакивает на сиденье. — А! Придумала, как элементарно соблюсти конспирацию! Сейчас, только вы не обращайте на меня внимания. И лучше вообще не смотрите до конца поездки.
Наклоняет голову вперед и быстро–быстро начинает вынимать из пучка шпильки. Сергей Николаевич послушно старается не смотреть, но одно их количество уже завораживает. Полностью избавившись от шпилек, разворачивает пучок в косу, а косу расплетает, попутно взбивая волосы по всей длине. Откидывает голову назад с торжествующим «уфф» — ом.
О: — Всё, теперь вообще никто не узнает. Не зря я бабушку не слушала и упорно волосы подбирала, зато теперь имеется готовая вторая личина.
Сергей Николаевич косится на нее и, действительно, чуть не теряет полосу.
О: — (довольно) Дикая Бара.
СН: — Это сколько же вам лет, Ольга Пална, что такие фильмы помните?
Оля предчувствует, что в подколах насчет ее возраста не будет недостатка, поэтому сразу решает просто их игнорировать.
О: — Я не помню, взрослые так дразнили. Еще думала, что «барыня» имеется в виду, и очень гордилась.
СН: (задумывается) — А я ведь о нем тоже знаю только понаслышке. (задумывается еще больше) Точно, впервые от отца услышал, у меня в детстве быстро космы отрастали, он сразу говорил: «Так, начинается мне тут дикая Бара» — и тут же хоп под бокс машинкой. Я сначала думал, что бара — это от «бар», как–то связано с давлением, то есть, не постригут, начнется шторм. Очень удивлялся. А потом как узнал, что это из фильма про тетеньку, сразу сам за машинку чуть что стал хвататься. Кхм, — немного смущен таким неожиданным экскурсом в прошлое.
О: — И тоже вились?
СН: — Угу.
О: — Экие мы с вами похожие, — делает паузу и посматривает на него из–под своего кудлатого стога с нарочитым подозрением, — а вы знаете такую книжку — Homo Faber?
Сергей Николаевич чувствует ответный возрастной подкол.
СН: — Хорошее какое название. (невозмутимо) А вашу маму как зовут?
О: — Марина.
СН: — (сосредоточенно хмурится, потом как бы успокоенно качает головой) Нет. Марины точно никогда не было.
О: — (невинно) А Ани?
СН: — (не подумав) А вот Аня была, да, — сначала даже не понимает, почему Оля начинает злорадно смеяться, а потом не знает, присоединяться ли к ней или все–таки возмущенно посопеть, но обстановка решает за него. — Ну, всё, приехали.
